Между прочим, моего доброго друга, доктора Тахиона, следует благодарить и еще за очень многое.
Наше путешествие начинается с дурного предзнаменования. Вот уже час нас держат на взлетной полосе международного аэропорта имени Томлина и никак не дают разрешения на взлет. Неполадки, как нам сообщили, не здесь, а там, в Гаване. Поэтому мы ждем.
Летим мы на отдельном «Боинге-747», который переоборудовали под наши нужды, и теперь вместо рядов кресел там находится небольшая медицинская лаборатория, зал для проведения пресс-конференций и мини-студия для теле— и радиотрансляций. Журналистов разместили в хвосте, где они уже отлично освоились. Я побывал там полчаса назад и обнаружил партию в покер в полном разгаре. Салон бизнес-класса битком набит консультантами, ассистентами, секретарями, пресс-агентами и сотрудниками отдела безопасности. Первый класс предположительно зарезервирован исключительно для делегатов.
Поскольку делегатов всего двадцать один человек, мы болтаемся по салону, как цветы в проруби. Даже здесь сохраняется разделение: джокеры держатся вместе с джокерами, натуралы — с натуралами, тузы — с тузами.
Хартманн — единственный из всех делегатов, который, похоже, чувствует себя как рыба в воде во всех трех группах. На пресс-конференции он тепло поздоровался со мной, а после посадки немного посидел с нами и поделился своими надеждами на эту поездку. Да, этого сенатора трудно не любить. В пору его пребывания на посту мэра Джокертаун обеспечивал ему подавляющее большинство голосов в каждую из избирательных кампаний, и неудивительно: ни один другой политик не занимался столь долго и упорно защитой прав джокеров. Хартманн дает мне надежду; он — живое доказательство того, что взаимное доверие и уважение между джокерами и натуралами действительно возможны. Он порядочный и честный человек, а в наши дни, когда фанатики вроде Лео Барнетга вновь раздувают ненависть и предрассудки былых дней, джокерам отчаянно нужны друзья среди власть имущих.
Доктор Тахион и сенатор Хартманн совместно возглавляют делегацию. Тахион прибыл разодетый в пух и прах, как иностранный корреспондент из черно-белых классических фильмов: макинтош с пряжками и пуговицами, фетровая шляпа с крошечными полями, залихватски заломленная на одно ухо. Однако шляпу украшает красное перо длиной в целый фут, и я даже представить не могу, в каком магазине можно приобрести кобальтового цвета макинтош из жатого бархата. Какая жалость, что те фильмы про иностранных корреспондентов были черно-белые!
Тахиону хотелось бы думать, что он разделяет непредвзятое отношение Хартманна к джокерам, но это не совсем так. Да, он трудится не покладая рук в своей клинике, и никто не упрекнет его в недостатке сострадания, причем сострадания искреннего. Многие джокеры считают его святым, героем, но мне известно другое. Где-то в глубине души он считает свою самоотверженную работу в Джокертауне искуплением. Он изо всех сил старается скрывать это, но даже после всех этих лет в его глазах видно отвращение. Мы с доктором Тахионом знаем друг друга четыре десятка лет, и я твердо убежден, что он питает ко мне искреннюю привязанность, но никогда, ни единой секунды, я не чувствовал, что он считает меня равным себе, чего нельзя сказать о Хартманне. Сенатор, напротив, общается со мной как с обычным человеком, точнее, как с политическим лидером, от которого зависят голоса его избирателей. Для доктора Тахиона я навсегда останусь джокером. Интересно, чья это трагедия — его или моя?
Тахиону ничего не известно о моем недуге. Наверное, этот симптом свидетельствует о том, что наша дружба так же больна, как и мое тело. Он уже давно не мой личный врач. Мой врач — джокер, как и мой бухгалтер, мой адвокат, мой брокер, даже мой банкир: с тех пор как «Чейз» избавились от меня, мир изменился, и я в качестве мэра Джокертауна обязан личным примером поддерживать борьбу с дискриминацией, коль скоро я ее и затеял.
Нам только что дали разрешение на взлет. Лихорадочное рассаживание по своим местам закончено, все застегивают ремни. Похоже, мне никуда не деться от Джокертауна: рядом со мной сидит Говард Мюллер — кресло специально подгоняли под его девятифутовый рост и немыслимо длинные руки. Он куда лучше известен под прозвищем Тролль и возглавляет отдел безопасности в клинике Тахиона, но я отмечаю, что он не уселся рядом с Тахионом среди тузов. Остальные трое делегатов-джокеров: отец Кальмар, Кристалис и поэт Дориан Уайльд — сидят здесь же, в центральной секции салона первого класса. Что это: совпадение, предрассудок или стыд? Боюсь, жизнь в шкуре джокера сделала нас всех слегка ненормальными. Политики, наши и ооновские, сбились в кучку справа от нас, тузы — спереди (тузы явные, разумеется) и слева от нас. Но я вынужден прерваться: стюардесса попросила меня поднять откидной столик.
Мы в воздухе. Нью-Йорк и международный аэропорт имени Роберта Томлина остались далеко позади; впереди нас ждет Куба. Судя по тому, что я слышал, пребывание там будет легким и приятным. Гавана — почти такая же Америка, как Лас-Вегас или Майами-Бич, хотя значительно более развращенная. У меня вполне могут оказаться там друзья: очень многие джокеры-артисты, заработав стартовый капитал на подмостках «Дома смеха» или «Хаос-клуба», отправляются в гаванские казино. Однако мне следует держаться подальше от игровых столов: невезение джокеров уже вошло в пословицы.
Как только на табло гаснет призыв «Пристегните ремни», тузы поднимаются в салон первого класса. Я слышу, как сверху доносится смех Соколицы, хорошенькой малышки Мистраль, которая похожа на школьницу-отличницу, если только не облачена в свой летный костюм, громогласного Хирама Уорчестера, Асты Лензер — примы Американского балетного театра, которая взяла себе псевдоним «Фантазия». Настоящие сливки общества, и Тахион тоже вращается в их гуще. Интересно, его привлекают тузы или женщины? Даже моя дорогая Анжела, которая после этих двадцати с лишним лет все еще искренне любит его, признает, что как только дело касается женщин, Тахион начинает думать исключительно членом.
Но даже среди тузов встречаются белые вороны. Джонс, темнокожий силач из Гарлема (ему, как и Троллю, Хираму Уорчестеру и Соколице, пришлось поставить специальное кресло — обычное не выдержало бы его веса), потягивает пиво и читает «Спорте иллюстрейтед». Радха О'Рейли тоже уединилась и смотрит в окошко. Вид у нее совсем притихший. Билли Рэй и Джоанна Джефферсон, пара тузов из министерства юстиции, которые возглавляют нашу группу безопасности, не являются делегатами и потому сидят позади всех, во втором салоне.
Есть еще и Джек Браун. Напряжение так и висит вокруг него в воздухе. Большинство делегатов с ним безупречно вежливы, но искреннего дружелюбия не проявляет никто, а некоторые и вовсе открыто избегают его, как, например, Хирам Уорчестер. Интересно, кому в голову пришла мысль взять его в эту поездку? Определенно не Тахиону, да и для Хартманна подобный шаг был бы слишком рискованным в политическом отношении. Возможно, эта попытка умилостивить консерваторов из СКИВПТа? Или есть еще какие-то интересы, которых я не учел?
Время от времени Браун бросает взгляды на лесенку, как будто ему сейчас больше всего хочется присоединиться к веселой компании наверху, но с места не сходит. Трудно поверить, что этот светловолосый мальчишка с гладким лицом в куртке «сафари» и впрямь печально известный «Туз-Иуда» из пятидесятых. Он ведь мой ровесник, но выглядит едва ли на двадцать лет… из тех мальчиков, которые вполне могли бы несколько лет назад сопровождать юную красотку Мистраль на выпускной бал.
Один из репортеров, некто Дауне из журнала «Тузы», уже появлялся здесь — пытался уговорить Брауна дать интервью. Он проявил настойчивость, но Браун твердо стоял на своем, и Дауне в конце концов был вынужден сдаться. Тогда он раздал нам по экземпляру последнего номера «Тузов» и неторопливо поднялся наверх — вне всякого сомнения, в поисках новой жертвы. Вообще-то я редко читаю «Тузов», но взял экземплярчик и предложил Даунсу подумать над выпуском издания, которое называлось бы «Джокеры». Похоже, моя идея не вызвала у него большого восторга.