Сделать это одной рукой было нелегко, но он справился. Внутри оказалась небольшая круглая фотография пожилой женщины в постели. Ее руки и нош были худыми и сморщенными — ссохшиеся прутики, покрытые увядшей кожей в пигментных пятнах, лицо — страшная маска.
— Что с ней произошло? — спросил Тахион, страшась услышать ответ. Еще один джокер, подумал он, еще одна жертва его неудач.
Ангеллик взглянула на старую искалеченную женщину, вздохнула и захлопнула медальон.
— Когда ей было четыре, она играла на улице, и ее переехали. Лошадь наступила ей на лицо, а колесо телеги раздробило позвоночник. Это было в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году. Ее полностью парализовало, но она осталась в живых. Если это, конечно, можно назвать жизнью. Следующие шестьдесят лет эта девочка была прикована к постели; ее кормили, мыли и читали ей; и у нее не было другого общества, кроме монахинь. Иногда ей хотелось лишь умереть. Она мечтала о том, как это — быть красивой, быть любимой и желанной, иметь возможность танцевать, иметь возможность чувствовать. Ох, как ей хотелось чувствовать — Она улыбнулась. — Мне давно следовало поблагодарить тебя, Тахи, но мне очень трудно показывать другим этот снимок. Но я благодарна тебе, а теперь я вдвойне твоя должница. Поэтому тебе никогда не придется платить за выпивку в «Доме смеха». Он посмотрел на нее.
— Мне не нужна выпивка. Больше не нужна. С этим покончено.
И с этим действительно было покончено, Тахион не сомневался в этом. Если она могла жить со своей болью, чем мог он оправдать то, как понапрасну растрачивал свою жизнь и талант?
— Ангеллик, я могу сделать для тебя кое-что получше героина. Я был… я биохимик, а на Такисе есть очень хорошие лекарства, и я мог бы синтезировать их — болеутоляющие, нейроблокаторы. Если бы ты позволила мне провести с тобой кое-какие тесты, возможно, я смог бы сделать что-нибудь специально для твоего метаболизма. Конечно, для этого мне понадобится лаборатория. Чтобы все организовать, уйдет немало денег, но само лекарство можно сделать за сущие копейки.
— У меня есть деньги, — сказала она. — Я продаю «Дом смеха» Десу. Но то, о чем ты говоришь, незаконно.
— К черту их идиотские законы, — огрызнулся Tax. — Если ты никому не расскажешь, то и я не расскажу.
Слова вдруг полились из него, одно за другим, бурным потоком: планы, мечты, надежды — все то, что он потерял и что утопил в коньяке и «Стерно», а Ангеллик только смотрела на него, пораженная, улыбающаяся; и когда действие болеутоляющих, которые ему дали, наконец начало проходить и рука снова запульсировала болью, доктор Тахион вспомнил былые навыки и отпустил боль, — почему-то у него появилось впечатление, будто часть его вины и горя ушли вместе с ней и он снова стал самим собой.
Заголовок гласил: «ЧЕРЕПАХА И ТАХИОН УНИЧТОЖИЛИ ГРУППУ НАРКОТОРГОВЦЕВ». Том вклеивал статью в альбом, когда Джоуи вернулся с пивом.
— Они не написали «Великая и Могучая», — заметил Джоуи, ставя перед Томом бутылку.
— Зато мое имя идет первым, — сказал Том. Он салфеткой стер густой белый клей с пальцев и отодвинул альбом в сторону. Под ним обнаружились схематические чертежи панциря, сделанные его рукой. — Ну, — сказал он, — куда будем ставить проигрыватель, а?
Из дневника Ксавье Десмонда
© Перевод И. Тетериной.
Меня зовут Ксавье Десмонд, и я джокер.
Джокеры всюду чужие, даже на той улице, где появились на свет, а этот, ко всему прочему, еще и собирается в путешествие по далеким краям! В ближайшие пять месяцев я увижу вельд и горы, Рио и Каир, Хайберский перевал и пролив Гибралтар, австралийские пустыни и Енисейские поля — словом, мне предстоит забраться довольно далеко для человека, которого нередко именовали мэром Джокертауна. Разумеется, никакого мэра в Джокертауне нет. Это всего лишь район, даже, если угодно, гетто, но никакой не город. Однако Джокертаун — не просто участок на карте Нью-Йорка, а образ жизни, состояние души. Возможно, в этом смысле мой титул принадлежит мне по праву.
Сорок лет назад, 15 сентября 1946 года, когда Джетбой погиб в небесах над Манхэттеном и тем самым открыл вирусу дикой карты дорогу в наш мир, я был преуспевающим двадцатидевятилетним банкиром, мужем прелестной жены и отцом двухлетней дочери. Меня ждало прекрасное будущее. Месяц спустя я покидал больницу — страшилище с розовым слоновьим хоботом посередине лица, на том самом месте, где должен быть нос. Мой хобот оканчивается семью в высшей степени функциональными пальцами, и с годами я научился весьма ловко пользоваться этой третьей рукой. Если бы мне вдруг каким-то образом вернули так называемый «человеческий облик», полагаю, теперь это было бы равноценно ампутации руки или ноги. Как ни забавно, но с хоботом я куда больше, чем человек… и неизмеримо меньше.
Моя прелестная женушка ушла от меня через две недели после моей выписки из больницы, и приблизительно в то же время «Чейз Манхэтген» уведомила, что в моих услугах больше не нуждается. Прошло девять месяцев, и я переехал в Джокертаун: из моей квартиры на Риверсайд-драйв меня выселили по «санитарно-гигиеническим причинам». В последний раз я виделся со своей дочерью в тысяча девятьсот сорок восьмом году. В июне шестьдесят четвертого она вышла замуж, в шестьдесят девятом развелась, в июне семьдесят второго опять сочеталась браком. Похоже, июньские свадьбы — ее слабость. Меня ни на одну из них не пригласили. Частный детектив, которого я нанял, сообщил, что сейчас она с мужем живет в Салеме, штат Орегон, и что у меня есть двое внуков, мальчик и девочка — по одному от каждого из ее браков. Сильно сомневаюсь, чтобы кому-либо из детей было известно о том, что их дед — мэр Джокертауна.
Я — основатель и почетный президент Антидискриминационной лиги джокеров — АДЛД, старейшей и самой крупной организации, которая занимается защитой гражданских прав жертв вируса дикой карты. У АДЛД случались и неудачи, но в целом она достигла больших высот. Кроме того, я — довольно успешный коммерсант, мне принадлежит один из известнейших и самых изысканных ночных клубов Нью-Йорка, «Дом смеха», где вот уже на протяжении более двух десятков лет джокеры, тузы и натуралы имеют возможность увидеть самые разнообразные эстрадные номера в исполнении джокеров. Последние пять лет «Дом смеха» несет устойчивые убытки, но, кроме меня и моего бухгалтера, об этом никто не знает. Я не закрываю его потому, что это «Дом смеха», и без него Джокертаун утратил бы часть своего колорита. В этом месяце мне стукнет семьдесят.
Мой врач утверждает, что до своего семьдесят первого дня рождения я не доживу. Раковая опухоль успела дать метастазы еще до того, как ее обнаружили. Даже джокеры упрямо цепляются за жизнь, и я уже полгода прохожу курс химио— и лучевой терапии, но болезнь никак не желает отступать.
Врач говорит, что путешествие, в которое я собираюсь, скорее всего, будет стоит мне нескольких месяцев жизни. Я взял с собой все рецепты и буду продолжать послушно принимать таблетки, но, когда переезжаешь с места на место, о лучевой терапии лучше забыть. Я смирился с этим.
Мы с Мэри часто мечтали о кругосветном путешествии — еще до дикой карты, когда мы были молоды и любили друг друга. Кто бы мог подумать, что я все-таки соберусь осуществить нашу общую мечту — без жены и на закате своих дней, да еще и за государственный счет, как и все остальные члены исследовательской группы, созданной и финансируемой Сенатом — точнее, его комитетом по исследованию возможностей и преступлений тузов — при поддержке ООН и ВОЗ. Мы побываем на всех континентах, кроме Антарктиды, посетим тридцать девять различных государств (некоторые — всего на несколько часов), чтобы узнать, как обращаются с жертвами вируса дикой карты в культурах всего мира.
Нас, делегатов, двадцать один человек, и лишь пятеро — джокеры. То, что выбор пал в том числе и на меня, я считаю величайшей честью, знаком признания моих заслуг и моего статуса главы нашего сообщества. Полагаю, благодарить за это следует моего доброго друга, доктора Тахиона.