Он услышал шаги. Сапоги Ягерхорна стучали по камням. Антонен повернулся к нему, наблюдая, как тот поднимается по ступенькам мемориала Эренсварда. Они остановились на расстоянии фута друг от друга, заговорщики, встретившиеся в холодном предрассветном сумраке. Ягерхорн коротко кивнул.

— Я встречался с Кронштетом.

Антонен открыл рот. Дыхание белым облачком поднялось у него над головой. И в тот момент, когда полковник собрался признать, что голоса его покинули, в его сознании прозвучал шепот. Он услышал два имени. Наступила такая долгая тишина, что Антонена вновь охватил страх. А вдруг это безумие, а вовсе не голос Бога? Вдруг он ошибся? Но Ягерхорн опустил глаза, нахмурился и соединил руки в перчатках вместе — он принял решение.

— Да поможет нам Бог, — сказал он, — но я вам верю.

— Я буду курьером?

— Я уже говорил об этом с вице-адмиралом. Напомнил ему о годах вашей безупречной службы. Вы хороший солдат и человек чести, истинный патриот, не выдержавший напряжения осады. Вы относитесь к воинам, неспособным выдерживать бездействие, вам необходимо как-то бороться с врагом. Вы не заслуживаете ареста и позора, в качестве курьера вы сможете вернуть себе доброе имя, я заявил, что абсолютно в этом уверен. Ну а как только вы покинете Свеаборг, мы избавимся от источника напряжения, вокруг которого может начаться мятеж. Кронштет знает, что очень многие достойные люди настроены против пакта с Сухтеленом. Мне удалось его убедить/— Ягерхорн слабо улыбнулся/— Но на самом деле я не уверен, что поступил правильно. Однако я способен выдвигать самые разнообразные аргументы — как Бонапарт свои армии на новые позиции. Так или иначе, но мы победили. Вы назначены курьером.

— Хорошо, — ответил Антонен.

Но почему у него сжалось сердце от тяжелых предчувствий? Ему бы следовало торжествовать.

— Что вы намерены делать? — спросил Ягерхорн. — Ради чего наш заговор?

— Я не стану отягощать вас знанием.

Впрочем, он и сам не имел ни малейшего понятия, что будет дальше. Со вчерашнего дня ему было известно о своем назначении курьером, но причины оставались ему неизвестны, и будущее представлялось таким же холодным, как могила Эренсварда, и таким же туманным, как дыхание Ягерхорна.

— Хорошо, — сказал Ягерхорн, — Остается молиться, что я поступил правильно, — Он снял перчатку и протянул руку, — Я рассчитываю на вашу мудрость и честь.

— Моя честь, — повторил Бенгт.

Медленно, очень медленно он снял перчатку, чтобы пожать руку мертвого человека, стоящего перед ним. Мертвого? Нет, не так; то была живая, теплая плоть. Но сейчас ладонь Ягерхорна замерзла под голыми деревьями и оказалась холодной.

— Между нами были разногласия, — продолжал Ягерхорн, — но мы оба финны и истинные патриоты, люди чести, и теперь мы стали друзьями.

— Друзьями, — повторил Антонен.

И в его голове громче и четче, чем когда-либо прежде, послышался шепот — ему даже показалось, что за спиной у него кто-то стоит.

«Давай, цыпленок, — в голосе слышалась горечь, — пожми руку своему приятелю-гризли».

Сорви четыре розы, пока есть еще время, этот самый гризли, который улыбается сегодня, завтра может умереть. Хей-хо, выпьем снова, вторую ночь подряд, выдуем всю роскошную выпивку майора, но какое это имеет значение, ему она не понадобится. После следующей прогулки по времени он перестанет существовать — так они мне говорят. На самом деле он никогда не существовал, вот уж поистине причудливая мысль. Старина майор Салли Салазар с толстыми пальцами, зеленоватой кожей, постоянными жалобами и стервозностью был вполне реальным сегодня утром, во время последнего допроса, но теперь получается, что такого человека никогда не существовало. Как и Крипера, Рафа или Слима, а Нан никогда не рассказывала нам о мороженом с различными вкусами, сливочном, ореховом и ромовом с изюмом, теперь все это в одной куче с Ниневией и Тиром [28] , хей-хо. Никогда не было, нет, и я выпиваю еще стаканчик, пью один в своей комнате, в моей крошечной спальне, Спаситель за последним ужином из алкоголя, но где же, черт побери, все мои апостолы? Они пьют, пьют, но не со мной.

Они не должны знать, никто не должен знать, только я, майор и Ронни, но все каким-то образом узнали, и прямо в коридорах началась дикая вечеринка, все пили и пели, дрались и даже трахались — те счастливцы, которым удалось найти партнера и к коим я не отношусь, увы. Я хотел присоединиться к ним, но майор запретил: слишком опасно, кто-нибудь из них может решить, что даже такая жизнь лучше, чем никакой, — а гризли готов все порушить. И вот я сижу один, в моей маленькой спальне, рядом — пять пустых комнат, а в конце коридора стоит мрачный охранник, разозленный тем, что ему не дают выпить напоследок.

Я рассчитывал, что ко мне заглянет Ронни, ну вы понимаете, выпить немного и сыграть последнюю партию в шахматы или даже поиграть в поцелуйчики, что, бесспорно, дурацкая фантазия, но я не хочу умирать девственником… Хотя на самом деле я не умру, когда проверну весь фокус, поскольку и не жил вовсе. И это чертовски благородно с моей стороны, если вы меня спросите, вот только спросить некому. Еще глоточек, но бутылка почти пуста, придется позвонить майору и попросить еще одну.

Почему не приходит Ронни? Я никогда больше ее не увижу, после того как наступит завтра, завтра — двести лет назад. Я могу отказаться, останусь здесь, и наша маленькая счастливая семья будет продолжать жить, но не думаю, что ей понравится такой поворот событий. Она гораздо больше верит во все это, чем я. Я спросил у нее сегодня днем, способны ли расчеты Салли учесть побочные эффекты. То есть если мы изменим ход войны, сохраним Свеаборг (мы надеемся), избавимся от царя (мы надеемся), уничтожим Советский Союз и (мы очень, черт подери, на это надеемся) не будет большой войны, бомб, налетов и чумы и всей прочей гадости, даже радиационного клубничного мороженого — любимый вкус, придуманный Крипером… Но не избавимся ли мы и от всего остального?

Например, если Россия так изменится, то не потеряем ли мы Аляску? И водку? Может быть, больше не будет Джорджа Оруэлла? И даже Карла Маркса? Мы хотели избавиться от Карла Маркса, один из наших гризли, Слепой Джеффи, пытался позаботиться о Карлуше, но у него ничего не получилось. Быть может, его прозорливость слишком велика. Что ж, значит, мы сохраним Карла Маркса, но если подумать, кого волнует Карл Маркс? Но потеряем ли мы Граучо? Мне это определенно не нравится, кстати, прошлой ночью я нашел гризли, забравшегося в мою пижаму, и мне никогда не узнать, как он туда попал. Да и кому известно, как гризли куда-нибудь попадают, и проклятые костяшки домино разлетаются во все стороны, сбивая другие костяшки, нет, домино — не моя игра, я шахматист, мировой шахматный чемпион, находящийся во временной ссылке, да, это именно я, а домино — чертовски глупая игра.

А что, если ничего не получится, спросил я у Ронни, что, если мы уберем Россию, а потом Гитлер выиграет Вторую мировую войну и мы начнем перебрасываться бомбами и токсинами с нацистской Германией? Или с Англией? Или с проклятой Австро-Венгрией, кто знает? Могучая держава Австро-Венгрия, какая мысль, прошлой ночью, не снимая пижамы, я пристрелил Габсбурга.

Ронни ничего не обещала. Она лишь пожала плечами и рассказала мне историю про лошадь. Одному типу должны были отрубить голову по приказу какого-то древнего короля, понимаете, поэтому он заявил королю, что, если ему дадут год, он научит говорить королевскую лошадь. Королю его идея почему-то понравилась, быть может, он был поклонником мистера Эда [29] , не знаю, но он дал парню год. А потом друзья парня сказали: эй, что такое, ты же не сможешь научить лошадь говорить. И тот ответил: но теперь у меня появился год, долгий срок, за это время многое может произойти — возможно, умрет король или я. А еще может умереть лошадь. Или лошадь заговорит.

Я совсем напился, совсем-совсем, и в моей голове полно гризли и говорящих лошадей, костяшек домино и невостребованной любви… Мне необходимо ее повидать! Я осторожно поставил бутылку, хотя она была уже пуста, но мне не хотелось, чтобы на полу осталось битое стекло, и не слишком уверенно выехал в коридор, у меня была слегка нарушена координация движений. Охранник, стоявший в конце коридора, выглядел грустным. Я был с ним немного знаком. Крупный черный парень по имени Декс.